Повесть "Покой. Рассказ из современной жизни" петербургского писателя Наталии Соколовской, опубликованная в журнале "Знамя", это пронзительный рассказ о смерти ее 91-летней матери, заразившейся ковидом в петербургской больнице. О пандемии и ее жертвах написано множество статей, постов в соцсетях, есть заметки и дневники волонтеров, но "Покой" – едва ли не первое художественное произведение на эту тему, пишет "Север.Реалии". Из повести "Покой": "…два первых приемных покоя слились в моей памяти… в первом был полуголый старик, сидящий в инвалидном кресле со стершимися подлокотниками, а во втором – полуголая женщина, лежащая на шаткой каталке без ограждений. Я помню, что концентрировала внимание именно на этих двоих, чтобы не думать о том, что рядом со мной находится моя мать, которой я ничем не могу помочь и которой на моих глазах и при моем бездействии с каждой минутой становится всё хуже". Художник, эссеист Катя Марголис написала на своей странице в фейсбуке: "Этот текст трудно вместить, но я бесконечно благодарна Natalia Sokolovskaya, что она нашла в себе силы его написать и опубликовать. Эта небольшая повесть принадлежит теперь большой литературе в одном ряду с блокадными текстами". Наталия Соколовская напоминает, как все начиналось: вот с прилавков сметают гречку, туалетную бумагу и макароны, вот появляется народная Стена Плача по врачам, которых умирает все больше, потому что не хватает средств индивидуальной защиты, вот по микрорайону ездит машина и голос из громкоговорителя рекомендует не выходить из дома без крайних нужд, вот из аптек пропадают маски, вот "местные чиновники сообщают о создании за чертой города ковидных кладбищ, где специальные бригады могильщиков будут хоронить нас в запаянных гробах, без сопровождения родственников". Все это было, просто человеческая память комкает и засовывает подробности в дальний угол сознания, а именно они-то и важны для понимания происходящего. А потом начинается непосредственный рассказ о личных событиях. Вспоминать о потере близких тяжело всегда, особенно когда мы знаем, что не смогли сделать для них все, в чем они нуждались. Именно так произошло с Соколовской: она уверена, что ее мать заразилась ковидом в приемной покое якобы "чистой" больницы, куда пожилую женщину привезли с камнем, закрывшим желчный проток. Потом ее перевели в ковидную больницу, а через несколько дней в больнице оказалась и автор текста. – Я просто задыхалась, я понимала, что если не напишу, то буду физически и морально самоуничтожаться. Вчера я листала вотсап и наткнулась на переписку с сиделкой – и почувствовала, что опять не могу дышать. Накатил ужас тех дней, когда я понимала, что мать умирает и мне никто не может помочь, а мы все находимся внутри системы, враждебной человеку. В медицине бывает разное, бывают хорошие исходы, но в экстремальных ситуациях ты зачастую обречен. Я помню это состояние, когда ты мечешься, как животное в клетке, в своей квартире и понимаешь, что твой близкий человек, твоя плоть и кровь находится там, где ты больше не можешь помочь. Ты все сделала, но этого безумно мало, чтобы спасти человека. И человек умирает недостойно – один, ночью, мучаясь, и рядом никого нет. Вот что ужасно. В 2019 году мама дважды попадала в больницы, и мы с ней дважды проходили ад приемного покоя. Не только по моим собственным впечатлениям, но и по постам и комментариям в фейсбуке, по отзывам людей я вижу, что приемный покой – это некая реперная точка практически для всех, кто сталкивается с нашей медициной. То, что там происходит, настолько странно, настолько антигуманно, настолько пропитано безразличием к человеку! Я выделяю именно приемный покой, отделяю его от больницы – как дело рук медицинских чиновников. Это система, в которую попадают и больной, и врач, и ни для того, ни для другого она непригодна. Особенно страдают, конечно, больные, но и у врачей происходит выгорание: они изо дня в день видят многочасовой ад, через который проходят пациенты. И врачи вынуждены выставлять некую заслонку, защиту, иначе невозможно выйти из этого без повреждений. Мне их очень жалко – я разговаривала со многими, и никто не рад тому, как чудовищно функционирует по протоколам Минздрава приемный покой. – То есть с двумя приемными покоями вы познакомились еще в 2019 году – а во время пандемии все было так же или хуже? – Сейчас, во время пандемии, это уже принимает формы античной трагедии: ты туда попадаешь и понимаешь, что с этой минуты от тебя ничего не зависит. Ты уже не волен ни в своей жизни, ни в жизни человека, которого сопровождаешь. Из повести "Покой": "У больного сначала берут кровь из вены, потом, в другом конце помещения, измеряют давление, потом, опять в другом отсеке, снимают кардиограмму, потом, в конце длинного коридора (кресло-каталка подскакивает на старом кривом линолеуме) делают рентген, потом, на другом этаже (коридор, тряска, лифт), делают КТ, потом… потом… – пишет Сколовская в своей повести. – … я говорю, что моей матери становится всё хуже и нужна помощь, а мне отвечают, что тут "все такие" и что "у нас персонала не хватает", и еще говорят: "ждите, когда будут готовы результаты всех анализов"… Тогда я опять бегу туда, где оставила мать, и … заглядываю в глаза врачам, медсестрам и санитаркам, и с ужасом замечаю, что … эти минуту назад такие внимательные "люди в белых халатах" почему-то теперь не могут смотреть мне в глаза, и мне хочется кричать на них, обзывать последними словами, и вдруг я понимаю: ведь это их единственная защита – не смотреть на меня. Не смотреть. Потому что… они такие же заложники не ими придуманного распорядка действий, потому что все вместе мы лишь топливо для огромного тяжелого механизма, которой движется с заданной кем-то скоростью и в заданном кем-то направлении …" – А о каких больницах идет речь? – Первая больница, куда она поступила по скорой с камнем, застрявшим в желчном протоке, это 26-я больница. Там ей не очень удачно сделали операцию – камень не удалили, только поставили стент, и нужна была вторая операция. Ее должны были выписать, чтобы дать время восстановиться. И тут мы узнаем, что обе больны ковидом. Мы оказались разделены, и я уже не владела ситуацией. А довериться системе – это значит обречь себя на большие неприятности. Ведь именно в этой больнице мы обе были заражены ковидом. Не заразились, а именно: были заражены. Я пришла в этот приемный покой несколько дней назад – специально. Я прошла по всем коридорам, где мы были в феврале, и за полгода там ничего не изменилось, туда везут всех без разбора, и там нет ни одной обеззараживающей лампы, только одна маленькая в боксе для забора крови. В огромных коридорах с закутками сидят люди, кашляют, чихают, их не проверяют – болен, здоров, есть у тебя ковид или нет. Только уже перед отправкой на отделение берут мазок, просто формальность, когда люди уже наглотались вируса… Я помню, как мне сиделка сказала: "Ну, у нас с отделения каждый день одного-двух людей увозят с ковидом". Мы с мамой попали в этот приемный покой 8 февраля, и через 12 дней заболели одновременно. Так заболеть – это был мой самый страшный сон с начала пандемии, и он осуществился: я даже не могла собрать ей вещи и проводить во вторую больницу. И это не частный случай – таких случаев полно, люди рассказывают истории о своих очень пожилых родителях и, уже похоронив, умоляют о прощении – потому что отдали их в руки государству. Они заразились и погибли. Когда люди заражаются в приемном покое или в отделении, это результат должностных преступлений. Именно во время пандемии в памяти Соколовской с новой силой всплыли те первые приемные покои, через которые она прошла вместе с мамой. – Я сказала раньше, что старик был полуголый. Это не совсем так. Вряд ли можно считать одеждой огромный, раздувшийся от мочи подгузник. Старик был маленький, кожа его напоминала смятый коричневый пергамент, у старика были узкие детские плечи, выпирающие ключицы, голый череп и нос, почти касавшийся верхней впалой губы. Он был похож на муравья со вздувшейся задней частью и на известные изображения Махатмы Ганди. У него было безмятежное лицо и ласковые глаза. Когда мы оказались в приемном покое, он уже сидел здесь, а теперь мы сидели здесь уже пятый час. Я не обо всем написала – еще Лессинг сформулировал так называемое "правило Лаокоона": произведение искусства не должно быть перегружено натуралистическими подробностями, иначе в них потеряется та высшая правда, о которой думает художник. Так, я не написала о том, что уже в ковидном Госпитале ветеранов войн во время переездов с отделения на отделение где-то забыли ее вещи, и она, без возможности переодеться целую неделю, в последний час свой была в единственной жуткой рубашке, без возможности переодеться. Это настолько страшно, что когда начинаешь вспоминать, хочется возмездия – но кому? У несчастных врачей мозги уже плавятся, система не справляется, не может быть человечной. Уже после ее смерти вещи искали несколько дней, и только когда я кому-то из начальства позвонила, их нашли. Я не написала в повести и о том, что у нее умудрились потерять верхний зубной протез, мне потом вернули только нижний. Так нельзя. Мы боготворим наших врачей, и действительно, они работают жертвенно, многие погибли, это был передний край пандемии. Мы знаем, как они работали, когда наше петербургское начальство даже масками не могло всех обеспечить, не говоря о нормальных средствах индивидуальной защиты, и врачи были безо всего – это все равно что идти в чернобыльский реактор в шапочке из фольги. Но правда остается правдой, и из великой благодарности врачам молчать обо всех этих безобразиях невозможно. – Они касаются именно организации, а не лечения? – О лечении я не могу судить – поскольку некому ответить на мои вопросы, я их просто не задаю, хотя они у меня есть. Болезнь действительно неизвестная, лечили всех на живую нитку, протоколы менялись по ходу, тут все понятно. И мама, конечно, была человеком очень пожилым, но, попав в первую больницу, она еще читала газеты и слушала "Эхо Москвы", с головой у нее было все в порядке, по телефону мы разговаривали. Но с момента переезда в ковидный Госпиталь для ветеранов войн все покатилось – стресс был уже от самого переезда: с организмом происходит что-то странное, меня нет, ее куда-то везут. Сравнение моей повести с блокадными текстами мне кажется все-таки чрезмерным, но по вранью чиновников, по сокрытию фактов… Тогда, в блокаду, было все так же… Сколько умирает, сколько попадает в больницы, справляются ли больницы… Нам надо знать истинное положение вещей не для злорадства: мол, опять не справляются. Нам же надо знать истинное положение вещей не для злорадства – сколько людей заболевает, сколько умирает, сколько попадает в больницы, справляются ли они. Это надо, чтобы мы могли помимо них, начальников, хозяев нашей жизни, выработать стратегию выживания – независимо от них, потому что им на самом деле котенка доверить страшно, не то что людей. Из повести "Покой": "Здесь были другие, но те же врачи, и то же следование стандарту: давление, кровь, кардиограмма, УЗИ, рентген, КТ и что-то